31-го октября Виктор Ивонин, ныне житель Узбекистана, один из авторов Национальной программы по подготовке кадров, отмеченной Золотой медалью ЮНЕСКО, член рабочих групп по подготовке первого пакета рыночного законодательства Республики Узбекистан (25 законов), ведущий аналитических программ республиканского радио и телевидения, опубликовал в своем блоге на «Живом Журнале» пост, посвященный прошлому Сосьвы. Называется текст «Самое гнусное место в мире». И он про жизнь в лагерях СеУралЛага. Читать всем. Публикуем пост полностью.
Виктор Ивонин. Сейчас редакция сайта «ПроСосьву.ru» пытается связаться с ним. Фото: аккаунт В. Ивонина в соцсети «Одноклассники.ru».
— Практически одновременно, в конце 2005 и начале 2006 годов в Германии выходят две неприметные книги бывших ташкентцев. Это два рассказа – жизнеописания моих родителей — Арведа и Анастасии Бесслер. Отец описывает события до 1931, а мать – до 1941 года. Я написал к этим книгам предисловия и примечания, а после их выхода в свет попросил мать продолжить описание последующих периодов жизни. Она, и без того смущённая публикацией своей книги, посмотрела на меня вмиг округлившимися глазами и тихо заметила:
— «Да как же об этом можно писать…».
И всё. Продолжения книг не последовало.
Невольно на ум приходит мысль, а что же происходило в этот последующий период. Что должно было пройти перед глазами, чтобы даже через полстолетия, находясь совсем в другой стране и почти добравшись до своего 90-летнего юбилея, люди молчали и не желали открывать поколениям весь ужас пережитого. И это не только они. В 1960 году, сразу после того как наша семья перебралась в Узбекистан, я будучи ещё школьником, обратил внимание на большую статью в «подвале» на четвёртой странице газеты «Комсомольская правда». Она называлась — «Самое гнусное место в мире».
В преамбуле сразу же пояснялось, что это название нужно понимать в прямом, а не в переносном смысле слова, поскольку речь идёт о том, что советскими учёными найдено место на Земле, где на каждый квадратный метр территории приходится самое большое число гнуса – кровососущих насекомых – комаров, мошки, слепней и т.п.
Быть может я давно бы забыл об этом занимательном факте, если бы речь не шла об окрестностях того самого североуральского посёлка из которого мы только что навсегда выехали в Узбекистан. Но прекрасно зная, что на самом деле представляли эти места, и понимая скрытый смысл преамбулы, я уже тогда, будучи восьмиклассником, воспринял это название как срытый намёк журналистов «Комсомолки» на действительное положение дел.
На дворе была «Хрущёвская оттепель». Ещё не вышел в свет нашумевший рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1962) и его «опыт художественного исследования» государственной системы уничтожения людей «Архипелаг ГУЛАГ» (1973), а журналисты самой авторитетной центральной молодёжной газеты страны полунамёком, ясным лишь сведущим, не в бровь, а в глаз называли одну из вотчин ГУЛАГа самым гнусным местом в мире, краем, где на каждый квадратный метр площади приходится наибольшее в мире число кровососов. А ссылка на комаров и мошку, которых там действительно было вдосталь, была всего лишь образной аллегорией, призванной обезопасить издание и журналистов от неминуемого гнева политической системы, узри она ненароком, действительные корни этой публикации.
Раскусив скрытый смысл статьи, а главное её заголовка, осознав образность формы подачи материала, а главное, следуя стилю поведения родителей и окружавших меня в тех местах людей, я старался никогда не рассказывать ни в семье, ни посторонним, всё то, что некогда составляло естественную среду моего детства. Лишь намного позднее, когда многое из деятельности тогдашней системы, благодаря огромному числу публикаций в средствах массовой информации, стало всеобщим достоянием, я позволял себе дополнить известное собственным опытом и фактами.
При этом, будучи учёным экономистом, я хорошо понимал, что корень зла кроется не в самой политической системе, а в экономических процессах, в уровне и моделях макроэкономического управления. К сожалению, весь опыт управления экономикой в 20-е – 50-е годы говорил о том, что вопиющая безграмотность тогдашнего менеджмента неминуемо вела к необходимости политических репрессий как средства, компенсации отсталости и недостатков макроэкономической и вообще всей хозяйственной политики государства.
Через эти репрессии прошли миллионы людей, но для новых их поколений важно знать, насколько противоречиво было в этот период всё бесчеловечное и человеческое в жизни людей, насколько недопустим примат политики над экономикой и всеми остальными сферами развития общества. А потому я всё же принял предложение моих друзей историков оставить им на бумаге, хотя бы малую толику того, что урывками слышал от родителей и окружающих и то, что я видел своими совсем не детскими в ту эпоху глазами.
А для начала скажу одно, что чем дальше уходит это время, тем глубже понимаешь, казалось бы, очевидные для своего времени факты, тем больше следуешь своему пониманию событий и процессов, тем ярче и образнее становится картина происходившего. А главное, что начинаешь осознавать то, что в действительности стоит за множеством загубленных жизней и судеб людей. И это становится намного более важным и осязаемым, когда всё это коснулось тебя, коснулось твоей семьи. Именно в этом момент любая информация, любое понимание исторических событий неумолимо превращается из абстрактного и далёкого, в близкое и конкретное.
Итак, начну. Мои дальние предки выехали из Германии и поселились в Крыму по Именному указу императрицы Екатерины II Правительствующему Сенату о разрешении иностранцам селиться на пустых землях в России от 15 октября 1762 года и последующему Манифесту Екатерины II от 4 декабря 1762 года . При этом они оставались подданными Германии. После известных событий 1917 года моего деда Теодор-Христиана Иоханновича Бесслера, его семью, как и всех российских немцев, в 1921 году принудительно лишили немецкого подданства, и не спрашивая, сделали гражданами России.
В 1924 году точно также, не спрашивая, конфисковали имение, земли, рабочий инвентарь и скот. И выслали из Крыма. В местах ссылки на Юге Украины, в немецкой деревне Райхенфельд, работая сапожником, он постепенно налаживает быт, но в конце июля 1930 года к нему «пришел депутат Сельсовета и передал письмо Сельского совета, в котором предлагалось кулаку Бесслеру Теодор-Христиану Иоханновичу и его семье в суточный срок покинуть деревню Райхенфельд.
Он его спросил:
— «А почему меня? Какой я кулак? У меня же ничего нет, ни скота, ни имущества».
«Так постановило общее собрание Совета депутатов Сельсовета».
Отец:
— «А как же так?».
«Откровенно я должен сказать, что мы судили и рядили, как выполнить план высылки трех кулаков из села. Кто богаче, кто беднее, у нас определить почти невозможно. К тому же все мы в деревне родственники. Поэтому мы решили выселить вас и еще две семьи из Крыма, которые живут у нас, как и вы. Мы их вместе с вами высылаем. Ни у них, ни у вас ничего нет. Поэтому мы вас высылаем не в Архангельскую область, а в одну из областей Украины».
Вот так просто, где то и кем то, составлялся план раскулачивания, цифры спускались вниз и их были обязаны выполнять. Нужны были кулаки – их находили. Есть ли смысл говорить о том, что на селе, где почти все родственники, выполнять такие планы можно было только под угрозой расправы.
Процесс раскулачивания был связан с коллективизацией.
«И вот пришёл год коллективизации, – пишет Анастасия Бесслер, — Сколько было слёз, волнений. В общем, деревня с её жителями вступила в колхоз. Если кто долго сопротивлялся, не вступал, считался враг – мироед».
Простой принцип — не вступил в колхоз – раскулачим и отправим в ссылку. Но и вступление в колхоз не отменяло «план раскулачивания».
Анастасия Бесслер пишет о том, что в это же время происходило на далёком от Украины Урале:
— «Мои родители работали в колхозе, и тем не менее, зимой 1931 года прискакал верхом ночью на коне добрый человек, предупредил, что наша семья в списке на раскулачивание и высылку». «Той же ночью выехали. … Было очень холодно, мороз трещал. Утром только ещё встало солнце, мы въехали в деревню Пуреговка.
Подъехали к одному дому, чтобы обогреться, войти. Вошли, а там, в комнате, сплошные нары. На соломе лежат три взрослых человека и опухшие. На ногах кожа блестит как стекло. Один подал признаки жизни, а другие были уже наверное не живые. Эти люди погибали от голода. Оказывается это посёлок для спецпереселенцев с Украины. В этот период с 1929 года их раскулачивали и выселяли. Шла коллективизация» .
Кто подсказал недавно созданному Союзу ССР насильственный запуск этой модели организации сельскохозяйственного производства, известной на Западе под названием «кибуц», до сих пор тщательно скрывается, поскольку результат – хорошо известен. Это — Голодомор. В октябре 2008 года Европейский парламент признал Голодомор преступлением против человечества, но так и не назвал фамилий авторов этого бесчеловечного проекта.
Но это ещё предстоит сделать в будущем. Ведь только в Украине по оценкам некоторых историков «голод 1932-1933, унес жизни от 7 до 10 миллионов человек» . Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти цифры. Но достоверно знаю, что в не меньшей степени, от голода, вызванного коллективизацией пострадали и люди в других регионах. Не остался в стороне и Ташкент.
В середине 1970-х годов скончалась сотрудница института, где я в то время работал.
В начале 30-х годов её родители, приехавшие в Ташкент, откуда то из европейской части страны, умерли здесь. А её – девочку сироту, удочерила и воспитала молодая узбекская семья. В дальнейшем, глава этой семьи стал уважаемым академиком, а потому организации похорон уделялось соответствующее внимание. Боткинское кладбище в центре Ташкента было давно закрыто, но всё же там можно было подхоронить нашу сотрудницу в одну из могил её родителей.
Беда в том, что никто не помнил даты их смерти, а посему мне поручили найти их захоронения по кладбищенским книгам. Получив большие «амбарные» книги за ряд лет, я начал листать их и скрупулёзно выискивать фамилии бывших родителей умершей. Постепенно я разобрался в структуре записей и дело пошло быстрее. А уж потом и вовсе полетело. Дело в том, что каждая страница, содержащая примерно 30 строчек, имела 3-5 записей фамилий. В остальных строчках шла стандартная запись «казак». А впереди добавлялись цифры — 2,5,10,14 и т.п.
Поначалу я не понял, причём здесь казаки и продолжал листать книгу механически. Но вдруг наткнулся на нестандартные записи – «7 трупов казак», «3 детских трупа казак». И тут я понял, что речь здесь идёт не о живых казаках, а о бесфамильных трупах казахов, искавших спасение от голода в Ташкенте и умиравших прямо на его улицах. А уж услужливая память учёного, взглянувшего на годы захоронений, сразу подсказала мне события того времени. Это была коллективизация.
Искомые фамилии и номера могил я нашёл. А вот дальше не выдержал. На глазах у своих коллег я расплакался. Это был год, когда в Украине мой дед Теодор-Христиан Бесслер, также как эти казахи, где то на улице погиб от голода. Больше к похоронным делам меня в нашем институте не привлекали. А вот эти пожелтевшие страницы книг Боткинского кладбища Ташкента, заполненные не совсем грамотным и корявым почерком, до сих пор стоят у меня перед глазами. И каждый раз, стоит мне в этот момент прикрыть глаза, как перед ними встают уже не записи, а мёртвые скуластые казахи, тянущие ко мне худые жилистые руки за хлебом и жизнью.
Сейчас принято винить во всех бедах коллективизации политическую верхушку страны. Но прекрасно зная систему управления государством, я знаю, что руководители лишь принимают решения. А вот сами эти решения готовят совсем другие люди. Поэтому ещё предстоит найти имена тех лиц, которые готовили и лоббировали голодный и бесчеловечный эксперимент организации колхозов в СССР.
Их наверняка давно нет в живых, но память жертв голодоморной коллективизации требует поставить их имена в один ряд с политиками, принимавшими соответствующие решения. Это они, под лозунгами организации новых социалистических общественных отношений вернули в страну крепостное право, с одной лишь разницей, что хозяином сельскохозяйственного работника теперь становился не помещик, а государство.
Важно и то, что эти же люди придумали важнейший инструмент исполнения любых решений. Это был — план. План приобретал силу закона и был обязателен для выполнения. Это необычайно упрощало весь процесс управления. Отныне он сводился к простой и универсальной формуле – «выполнил – не выполнил».
Эта гениальная формула доводила действия управленцев до уровня рефлекторной деятельности, и в принципе, управление столь же эффективно могло осуществляться даже знаменитыми собаками академика Павлова на уровне приобретённых условных рефлексов. Об этом по существу и говорит Михаил Булгаков в своей повести «Собачье сердце», развивая известный ленинский тезис о том, что «каждая кухарка может управлять государством». Булгаков художественными средствами доводит этот тезис до абсурда, утверждая, что «каждая собака может управлять государством». В период написания повести в 1925 году эта сатира методов управления тогдашней политической верхушки была столь очевидна, что повесть впервые увидела свет лишь в 1987 году.
Несостоятельность экономической политики и методов управления, приведшеё к голоду и массовым жертвам населения начала 1930-х годов была столь очевидна для просвещённой части общества, что вызвала обеспокоенность политической верхушки. В 1937 году начались массовые репрессии интеллигенции по знаменитой 58 статье Уголовного Кодекса РСФСР и соответствующих ей ст. Уголовных Кодексов союзных республик.
При этом действительной причиной репрессий являлась необходимость применения рабского труда в строительстве и сырьевых отраслях экономики. Весьма интересно то, что эта идея использования рабского труда при социализме, несомненно, родилась под влиянием работы Ленина «Три источника – три составных части марксизма».
Эта небольшая работа говорит о том, что источниками теории Маркса являлись: английская политическая экономия, немецкая классическая философия и французский утопический социализм. Согласно ВУЗовским программам того времени мы обязательно изучали эту ленинскую работу. Но сами первоисточники — французские утопические романы я встретил только в двухсоттомнике «Всемирная литература» лишь в середине 1970-х годов. Первое же произведение буквально повергло меня в шок, когда я дочитался до того, что процветающее «социалистическое» общество основано на использовании рабского труда.
Только тогда мне стало понятно, что раскулачивание, ссылки, политические репрессии, трудовая армия и т.п. — это по существу следование французским первоисточникам организации утопического социалистического общества на основе рабского труда части его членов. Именно поэтому тогдашняя тоталитарная политическая система, не видевшая реальных экономических механизмов своего существования, требовала притока всё новых и новых рабов.
Но вернёмся к конкретным событиям в моей семье. После начала войны 1941 года отца – Арведа Бесслера, как и других немцев депортировали из Крыма и отправили в Трудармию. В Свердловске окна товарных вагонов, в которых их везли, затянули колючей проволокой, двери закрыли, а к эшелону приставили вооружённую охрану. Поезд шел на Север.
Так отец оказался в СевУралЛаге (Североуральские лагеря), использовавших труд заключённых и трудармецев преимущественно на лесоповале. За годы войны его не раз переводили из лагеря в лагерь. А во время окончания войны он оказался в Кошайском лагпункте.
Интересно то, что в это время в одном из бараков Кошайского лагпункта жил Вольфганг Руге, в последующем видный немецкий историк, лауреат Национальной премии, раскрывший результаты своих исследований в фундаментальных трудах «Как Гитлер пришёл к власти», «Немецкий фашизм и монополии», «Берлин-Москва-Сосьва» и др. Его отец антифашист, после прихода Гитлера к власти, был вынужден бежать в СССР. А после начала войны Вольфганг Руге был направлен в СевУралЛаг, где и провёл всю войну вместе с моим отцом и другими трудармейцами. Периодически они вместе с Руге ездили на поезде в Свердловск сдавать экзамены. Оба все предметы сдавали только на отлично. С тех пор они всегда держались вместе.
Трудно повторять рассказы отца о том бесправии, в условиях которого жили трудармейцы. Элементарный вопрос трудармейца начальству уже воспринимался почти как подвиг. А ведь среди трудармейцев были опытные руководители. И дело здесь не в том, что в основе немецкого воспитания лежит народная мудрость «Der Kluge gibt nach!» («умный уступает!»), а в самой системе лагерной жизни, ломающей все представления о нормах человеческой жизни.
Не случайно в руководство и администрацию лагерей трудармейцев, как правило, подбирались местные кадры, имевших уровень образования не выше начального. Именно такие люди, с хроническим комплексом своей интеллектуальной неполноценности постоянно пытались доказать свою состоятельность, грубостью, хамством и унижением заключённых. И это уже не система, это психология по-своему глубоко несчастных людей.
Прошли годы, и поддерживая какие то связи с однокашниками из тех мест, я с их слов постепенно заметил, что эти люди долго не жили, будучи ещё сравнительно молодыми, очень быстро уходили в мир иной. Думаю, что причиной этому служило то, что рано или поздно человек делал переоценку происходившего и им содеянного, а уж дальше его сознание и плоть не выдерживали.
После того как трудармейцы вышли «на свободу» Кошайский лагпункт перестал существовать и бараки освободились. Немцев из этого лагеря отправили на спецпоселение в Сосьву – небольшой посёлок, где находилось Управление Североуральскими лагерями. Согласно указу Сталина спецпоселенцы были обязаны регулярно отмечаться в комендатуре, а выход за пределы поселения считался побегом и карался 20 годами каторжных работ.
Вокруг посёлка были леса и большая противопожарная вырубка. На всех грунтовых дорогах, ведущих из посёлка в лес, в чистом поле посередине вырубки, стояли кордоны. Это была длинная жердь с противовесом, призванная перекрывать дорогу, но в таком закрытом положении я её никогда не видел. Будучи ещё мальчишкой, я не понимал назначения этого странного кордона, который даже в закрытом состоянии, можно было обогнуть по траве, и лишь потом узнал, что это и была зримая граница спецпоселения, за которой начинался побег и каторга.
Кстати, каторгой немцы-трудармейцы называли сам посёлок Сосьва, всю округу, а также весь свой образ жизни, но при этом произносили слово, делая ударение не на первом слоге, как это обязательно делается во всех словах в немецком языке, а на последнем — «Каторга’», подчёркивая этим, что это слово иного, не немецкого происхождения. Особенно сочно его произносил наш сосед и большой друг отца — Вайцель. Человек он был немногословный, по русски говорил с большим акцентом и произнося это слово, он ничего больше не добавлял, вкладывая в него какой-то особо ёмкий, мистически жутковатый смысл.
В Сосьве немцам выделили по 9 соток земли для строительства домов и огороды. Мой отец, со своим другом Иосифом Шефером вспомнили о Кошайских пустующих лагерных бараках, испросили разрешение, поехали туда и раскатали по брёвнам тот самый барак, в котором жил Вольфганг Руге, поскольку он был в лучшем состоянии и стоял на берегу реки.
Барак был большой, но в нём раньше жило всего 8 человек. Помимо Руге, там жили художники и резчики по дереву, прямо в бараке выполнявшие работы по заказу лагерного начальства. Из брёвен связали большой плот и сплавили его по реке до Сосьвы. А в посёлке они его полностью восстановили, подведя только новые венцы взамен старых прогнивших, разделив барак на две половины и сделав дощатые простенки для трёх комнат в каждой.
Дом этот стоит до сих пор и мне было приятно, когда его новый хозяин с гордостью заявил мне, что это лучший дом в Сосьве и он знает, что его строил Бесслер. При этом его устами слово «Бесслер» непроизвольно произносилось так, как будто речь шла по меньшей мере о величайшем архитекторе эпохи барокко. Будучи в Сосьве проездом и не называясь хозяину, я не стал его разочаровывать и говорить о том, что если и говорить о доме как шедевре, то его нужно признать, лишь как яркий образец лагерного классицизма.
И тем не менее, новый хозяин конечно же говорил не об архитектуре, а прежде всего о качестве построенного отцом дома, выгодно отличавшего его от иных местных строений. Кстати, внутренняя планировка его была полностью идентична планировке моей квартиры в Доме специалистов в Ташкенте, как и всех других квартир в этом доме на улице Тураб Тула, известном своими великими жителями — академики Масон, Пугаченкова, Илария Райкова, Тураб Тула, Максуд Шейх-зода, Шевердин, и др.
Не знаю где отец в конце 40-х годов прошлого века подсмотрел такую планировку, но до сих пор думаю, что это наиболее уютное и комфортабельное построение нормального жилого пространства. И оно в корне отличалось от местных сосьвинских домов, в которых традиционно в центре стояла огромная русская печь, а все комнаты создавались занавесками вокруг этой печки.
Вот так непроизвольно мой отец Арвед Бесслер и наш сосед по дому Иосиф Шефер сохранили для истории тот самый лагерный барак, в котором провёл всю войну известный немецкий историк Вольфганг Руге. Современная фотография этого дома в Сосьве сохранилась. Быть может, я бы и не вспомнил о нём, если бы не великолепный доклад Валерия Германова, сотрудника Института истории Академии наук Республики Узбекистан, в Институте Гёте.
После доклада ко мне подошла сотрудница Института Гёте Natalie Antkowiak и спросила, не говорит ли мне чего фамилия Руге. Она рассказала мне, что в Германии вышла историческая книга Вольфганга Руге под названием «Berlin — Moskau – Sosswa» («Берлин-Москва-Сосьва»). Она переведена на русский язык Эрнестом Борисовичем Эпштейном и издана в США, но в СНГ не печатается.
Я слышал фамилию Руге в детстве, но уже не помнил в какой связи. Я тут же созвонился с отцом в Германии, и он продиктовал мне вышеприведенный текст. А затем выписал себе книгу своего старого знакомого по несчастью и прочитал.
Название книги Вольфганга Руге не случайно. Это не просто географические названия – это страшная ось трёх столиц тоталитаризма одного времени – Гитлеровского Берлина, Сталинской Москвы и Гулаговской Сосьвы. Покопавшись в Интернете я всё же нашёл причину того, что ни отец, ни мать не хотят ни говорить, ни писать о том, чему они были очевидцами.
Но об этом говорят цифры. Если в конце 1941 года численность заключённых в СевУралЛаге составляла 33,8 тыс. человек, то через год она сократилась до 9 тыс., а ещё через год до 6 тыс. человек. Но это были лишь заключённые. Депортированные немцы трудармейцы в эту категорию не попадали. В 1941-го и начале 1942 года в лагерях их рассматривали не иначе как врагов и отношение к ним было соответствующим. Поэтому цифр 1941 и начала 1942 я в Интернете вообще не увидел. Но даже по цифрам с апреля 1942 г. видно, что происходило с людьми.
«В Севураллаге: на 11 апреля 1942 г. — 9221 чел., на 31 декабря 1942 г. — 4262, на 1 января 1944 г. — 4008, на 31 декабря 1944 г. — 3354 чел» . Даже, не учитывая самого тяжёлого периода 1941 и начала 1942 года, немцы трудармейцы к 1944 году потеряли двоих из каждых трёх человек. «Среди основных причин, влиявших на численность заключенных и спецпоселенцев, была смертность. Ее процент был высоким особенно в первые годы Великой Отечественной войны.
Среди причин смертности доминировали дистрофия, пеллагра, туберкулез, а также болезни органов кровообращения и пищеварения, простудные заболевания, травматизм. Эти заболевания являлись следствием тяжелого материально-бытового положения и несоблюдения техники безопасности при организации работ».
«Тысячи советских немцев погибли от истощения и непосильного труда. Работа была тяжелейшей, питание скудным. Вот, например, свидетельство А. Бауэра: «В Тагиле я работал на песчаном карьере, в основном на Монзино, грузчиком. Грузили песок в вагоны для тагильского бетонного завода. За одни сутки мне приходилось грузить 36,5 кубометров, в каждом кубометре 1800 кг., всего почти 66 тонн. А на весь день давали 300 граммов хлеба и миску гороха». Такое количество хлеба в лагерях ГУЛАГа давали тем, кто отказывался работать. Немцы же трудились на совесть, и эти 300 граммов были для них равносильны беспощадному приговору.
В апреле 1946 г. трудармия была ликвидирована, немцев перевели на спецпоселение под административный надзор территориальных органов МВД. Трудовые книжки на них стали заводить только с 1947 г. До 1955 г. они жили без паспортов и должны были все время отмечаться в спецкомендатурах. Более того, члены семьи спецпоселенцев автоматически становились такими же спецпоселенцами.
Поэтому мои отец и мать, прожив всю жизнь вместе, зарегистрировали свой брак только перед выездом в Германию, в семидесятилетнем возрасте в 1992 г. По этой же причине я ношу фамилию матери.
До 15 лет я жил в столице СевУралЛага – Сосьве. Энциклопедии говорят о том, что в посёлке, ныне проживает около 10 тыс. человек. Так считалось и в конце 1950-х годов. Однако как экономист я знаю, что это не отражает его действительной численности, поскольку в результатах переписи населения заключённые и спецпоселенцы включаются в численность населения того населённого пункта из которого они прибыли. А следовательно депортированные немцы трудармейцы, оставленные в Сосьве на «вечное поселение» в численность посёлка никогда не входили.
Различный статус жителей посёлка образовывал удивительную структуру общества и общественных отношений. Элитную нишу в нём занимали военные – работники Управления Североуральских лагерей. Они периодически менялись и жили в центре, неподалёку от места работы. Их дети учились в Средней школе №1.
Спецпоселенцы из числа «врагов народа» — 58 статья, снимали комнаты в домах поближе к центру. Они имели определённые сроки поражения в правах и не собирались навсегда оставаться в Сосьве. В основе своей это были специалисты высшей квалификации из Москвы, Ленинграда и других крупных городов страны. Среди них были прекрасные врачи и мама многому у них научилась, а потому по приезду в Ташкент её сразу приняли на работу во Вторую Правительственную поликлинику (Центральная поликлиника № 2).
Спецпоселенцы из числа уголовников жили в своём квартале в бараках и не собирались из них переселяться. Они просто продолжали отбывать срок. Входы в барак были с торца, а вдоль коридора стояли двухярусные нары, разделённые фанерными листами на отсеки. В каждом из них обитала семья. Даже днём заходить в барак нужно было аккуратно. Мои детские уши сразу вяли от непрерывного подзаборного мата и пьяных возгласов. Но был в этом и плюс. Уже через полчаса такого пребывания ты в совершенстве овладевал виртуозной матерной речью и ветвистой разнокалиберной бранью.
Только немцы, приговорённые к вечному спецпоселению, с утра до вечера, строили, обрабатывали огороды, обзаводились скотиной. Работали дружно, всей семьёй. По себе помню, что времени на игры почти не оставалось. Климат на Северном Урале суровый и любое промедление, или невыполненная в срок работа могли привести к трагедии. В этой местности вопрос всегда стоял не столько о жизни, сколько о выживании.
Местные же стояли особняком. Многие из них работали в лагерях. Поэтому спецпоселенцы с ними особо не общались. Но те всё присматривались к тому, что делают немцы и старались перенять то, что у тех хорошо получалось.
Все эти группы держались особняком. И всё знакомство кончалось приветствиями на уровне «здравствуй — до свидания». По утрам в лес на лесоповал мимо наших окон проходила колонна заключённых в сопровождении стрелков. Для меня это был знак о том, что пора выходить из дома и идти в противоположную сторону в школу. Я учился в Семилетней школе, в которую ходили дети из бараков и из немецких кварталов. Были и местные. Судя по всему, считалось, что для этих категорий поселенцев семилетнего образования достаточно.
Мы ещё детьми прекрасно знали, что в посёлке есть лагеря, вокруг которых стоят вышки со стрелками охраны. Всё это было привычным элементом пейзажа и рассматривалось как вполне обыденное явление. Никто никогда об этом не говорил. Любое упоминание о лагерях или репрессиях считалось дурным тоном. Спецпоселенцы всячески дистанцировались от уголовников и поддерживали определённый достаточно строгий этикет во взаимоотношениях.
При этом всячески старались оградить детей от любого дурного влияния или упоминания о лагерной жизни. Конечно многое мы всё же слышали. Но как можно сейчас говорить об огромных сараях зимой доверху забитых трупами, поскольку хоронить людей в земле, промерзавшей на 2-2,5 метра не хватало сил. О двух беглецах уголовниках, прихвативших с собой третьего на мясо. О человекоподобных созданиях без интеллекта, образования и человеческого облика, распоряжавшихся жизнью и судьбами людей. О «белых столах», ломившихся снедью, специально выставляемых для показа в голодных бараках, для «стимулирования» труда. И многом другом, о чём ни мои родители, ни я говорить не хотим.
Но самым главным в этом специфическом обществе сосьвинских спецпоселенцев была неуёмная тяга к знаниям. В поселковой библиотеке были постоянные очереди. И каждый старался передать свои знания детям. А передавать было кому. Я горжусь тем, что в детском саду моей воспитательницей была Мария Назаровна, как я потом узнал — известная московская художница. Поэтому всю зиму на территории детского сада всё прибавлялись и прибавлялись волшебные снежные и ледяные скульптуры. Каждый день нас учили рисовать, лепить, выдумывать игры и сказки. Эти навыки я пронёс через всю жизнь и в меру возможностей передал детям. Поэтому любые праздники мои дети и внуки сейчас делают себе сами, а не рвутся на проходные низкопробные концерты. По немецким обычаям к Фашингу (костюмированные балы) они сами себе делают костюмы, шьют, рисуют, лепят и пишут сценарии.
Вот и в школе меня начинала учить грамоте Феоктиста Ивановна Албычева, получившая звание «Народной учительницы» ещё до революции. Нас непременно всем классом водили на экскурсии на все предприятия Сосьвы, где подробно объясняли основы технологии соответствующего производства.
А в Доме пионеров и почти при каждом предприятии непременно работали многолюдные кружки по всем направлениям рукоделия, науки и искусства. Конечно, руководителям кружков за это платили. И было за что. Это всегда были блестящие специалисты. Дети получали от них великолепные знания. Не уступали им и учителя. Требования к ученикам и учителям были необычайно высоки. Специалистами высшей квалификации Сосьва была переполнена, а потому конкуренция среди учителей школ была высочайшая. Потому и уровень знаний учеников был очень высокий.
Через многие годы я понимаю, что люди, испытавшие на себе всё унижение безграмотной и бессмысленной системы, сломавшей их судьбы и жизни, старались возродить себя в детях, передав им как можно больше знаний и свой главный принцип – умный уступает. И это была теперь их главная задача жизни.
Но вот прошедшая война убедительно доказала неэффективность и бессмысленность использования рабского труда, а вместе с пониманием этого пришла Хрущёвская оттепель. Депортированным немцам разрешили покидать места спецпоселений. Для нашей семьи это было подлинное счастье. Дело в том, что матери из-за болезни почек врачи настоятельно рекомендовали сменить климат. Так мы оказались в жаркой Фергане.
Отец, выехавший раньше, встретил нас в только что купленном доме. Был вечер, темнело, в пустом пока ещё чужом доме не было электрических лампочек. Не было стола и стульев. Мы все молча, сидели на ступенях террасы. И вдруг раздался стук в калитку. Я открыл дверь. Против меня стоял пятилетний совсем чёрный от солнца мальчик, в майке, но без трусов, и держал в руках гору тёплых лепёшек с запеченным луком. Его звали Баходыр и он единственный в семье, мог объясниться с нами на русском.
«Это Вам мама передала» — произнёс он с улыбкой.
Так нас встретили соседи. Так нас встретил Узбекистан.
Виктор Арведович Ивонин
Статьи по теме
Поделитесь новостью в социальных сетях
Loading ...
